Пиранья. Звезда на волнах - Страница 24

– Ага, – осторожно сказал Мазур.

И, приподнявшись, поспешил принять из рук девушки стакан с несомненным кофе. Подав второй владетельному папаше, она после непонятной фразы последнего куда-то проворно испарилась, что принесло Мазуру некоторое облегчение.

– Ну что же, Джимхокинс… – сказал Абдаллах, приличия ради отпив глоток и тут же отставив свой алюминиевый стакашек. – Ты человек взрослый, давай поговорим по-взрослому, самая пора… Значит, тебя смыло с утонувшего корабля…

– Почему – утонувшего? – встрепенулся Мазур.

– Он был серый, с синей полосой по борту и синей трубой?

– Ну да.

– Утонул твой корабль, – сказал Абдаллах. – Как утюг – буль! Буль! Наши мужчины видели, они спешили домой, пока не налетел тайфун…

Мазур вспомнил парусные лодки, которые видел в свои последние минуты на палубе, – да, действительно, туземцы спешили в бухту…

– Буль, буль! – повторил Абдаллах. – Ваши железные корабли большие и быстрые, но они очень часто идут ко дну там, где простая прао с простым парусом уцелеет и благополучно достигнет суши… Слишком много железа. Железо тяжелое. Неуклюжее. Наши мужчины говорят, на корабле даже не успели спустить лодки. А если бы и спустили, это им не помогло бы – ваши лодки опять-таки неуклюжие… Тебе очень повезло, друг мой Джимхокинс. Корабль потонул, все потонули, а ты один остался живой. Это не случайно. Раз ты уважаешь мусульманскую веру, Аллах, видимо, тебя и спас, хоть ты и не мусульманин… Это неспроста, точно тебе говорю. Поблагодари Аллаха великого…

– Вы уверены, что корабль затонул? – спросил Мазур.

– Как в том, что ты живой и пьешь со мной кофе… Наши мужчины, хотя море и бурлило, вернулись к тому месту – мы не дикари, мы живем в государстве и должны быть культурными, спасать людей на море… Только некого было спасать. Ничегошеньки не осталось. Твой корабль сразу перевернуло – блямс! – и он пошел ко дну…

– Но, может быть…

– Ты лежал без сознания сутки, – сказал Абдаллах. – С утра наши мужчины ходили в море. Там ничегошеньки не нашли.

– Староста, – хрипло сказал Мазур. – У тебя, часом, не найдется огненной воды?

– Ислам огненную воду запрещает, – сказал Абдаллах. – Но Аллах прощает правоверным мелкие грешки…

Он выплеснул оба стаканчика прямо в ближайшее окошко, открыл нечто вроде тумбочки и, подмигнув Мазуру, извлек бутылку, где до половины было налито нечто цвета слабенького чая. Яркая этикетка усеяна непонятными иероглифами.

Мазур одним махом осушил налитый до половины стакан. Дрянь, конечно, но сейчас не до гурманства… Он посидел, уронив голову, привыкая к тому, что услышал.

«От неизбежных на море случайностей» – так это писалось в военно-морских документах в старые времена. Значит, вот так. Никого. Один остался. Один-одинешенек на каком-то из окраинных индонезийских островов, гол и бос, даже тряпка на теле чужая…

Даже нельзя было понять в первую минуту, что им сейчас владеет – печаль по погибшим или детальная прокачка собственного хренового положения. Он великолепно помнил карты. И четко представлял расстояние, отделявшее его от ближайшей территории, где можно объявиться. Все равно, что на Луне. Один. Никаких явок не предусмотрено. Единственный вариант – письмо в советское консульство в Катан-Панданге, сообщить свое местонахождение с помощью определенного шифра и ждать у моря погоды. Но до Катан-Панданга еще ведь надо добраться… Интересно, как без гроша в кармане преодолеть верст триста?

– Невеселые дела, Джимхокинс… – сказал Абдаллах сочувственно.

– Да уж…

– А вот скажи ты мне, Джимхокинс… Вы – пираты были или просто контрабандисты?

Мазур резко вскинул голову, уставился на собеседника без малейшей симпатии. Нахмурясь, спросил:

– Что это вам взбрело в голову, староста?

– Да это не мне взбрело, мой неожиданный друг Джимхокинс… – сказал староста охотно. – Это полиции в голову взбрело. Вчера к обеду приплыла полиция из Лабанабуджо. Трое обыкновенных полицейских, один начальник, даже с золотыми листиками на плечах, и один в простой одежде – но это тоже полицейский, глаза так и зыркают, дай ему волю, всех увезет в тюрьму…

– И что?

– Очень долго расспрашивали про твой пароход, – сказал староста. – Серый такой, с синей полосой, с синей трубой… Не причаливал ли где-нибудь к берегу, не сгружал ли что-то и не брал ли на борт, не появлялись ли в деревне чужие люди и не было ли у них при себе оружия… Знаешь, Джимхокинс, мы живем на бойком месте. У нас тут проплывает всякий народ… Я в свои годы многое видел – и уж, будь уверен, знаю, про кого так вот расспрашивают. Так просто начальники с золотом на плечах в нашу глушь не поедут… Вот мне и стало интересно – вы были пираты или просто возили контрабанду? Ты не стесняйся, Джимхокинс, мы тут люди простые, без всяких предрассудков… Мало ли как люди зарабатывают себе на жизнь. Кто я такой, чтобы осуждать незнакомых людей из других мест? Лишь бы наших людей не обижали… а вы не обижали, вы плыли себе мимо по своим делам, да вот неприятность приключилась…

– Значит, они меня не видели? – подумал Мазур вслух.

– А зачем им тебя видеть? – хитро прищурился староста. – Если бы они тебя увидели, чует мое сердце, обязательно увезли бы в тюрьму на Лабанабуджо. А в тюрьме неуютно, правда? Я прикрикнул на людей, и они поняли, что никогда тебя не видели… Мы тебя спрятали в лесу, подальше от деревни, ты все равно ничего не соображал, только мычал что-то, блевал и мочился.

– Ты, должно быть, добрый человек, староста… – усмехнулся Мазур.