Он лежал, машинально поглаживая прильнувшую к нему девушку, неотрывно смотрел на перископ, пока тот не опустился внезапно – бесшумно, без малейшего всплеска, в единый миг.
Как ни бесило собственное бессилие, как душа ни требовала действия, эти эмоции приходилось гасить. Он ничего не мог сделать, решительно ничего. Оставалось лишь уговаривать себя: ну почему они непременно будут топить шхуну или лихим налетом захватывать всех в плен? С какой стати? Мало ли кто может встать тут на якорь – контрабандисты, странствующие влюбленные, ловцы креветок или жемчуголовы…
А если шхуна или Мэй Лань как-то засветились в Катан-Панданге? И те, под водой, точно знают, с кем столкнулись? Но и в этом случае вовсе не обязательно ждать взрыва или штурма… Или он просто-напросто пытается таким ходом рассуждений подсластить пилюлю? Днем, в светлое время, поблизости не было чужаков. Ручаться можно, не было. Никаких аквалангистов поблизости. Стоп, но за ними могли наблюдать с берега, там, в джунглях, может незамеченной укрыться целая рота, если она состоит из умелых людей…
Но ничего ведь не поделаешь! Остается лежать и ждать дальнейшего развития событий…
А потому он, недолго думая, наклонился над девушкой, потянулся к ее губам. Уж если подыхать, так не застывши в покорном ожидании смертынки, а посреди сладостного процесса, слившись в единое целое с последней женщиной в твоей жизни, да еще столь очаровательной, умелой и покорной. Пожалуй, есть в этом что-то от восточной философии, а?
Ах, какой сладкой, близкой и дорогой была сейчас ничего не подозревавшая Мэй Лань, – ну, если это последнее, что ему суждено ощутить в жизни, будем на высоте, отдадимся этому всецело…
…Немного в жизни Мазура выпадало столь поганейших ночей. Но настал рассвет – и, как гром, приходит солнце из Китая в этот край! – над морем поднялось огромное розово-золотистое солнце, а все они были живы, и шхуна как ни в чем не бывало качалась на якоре неподалеку от берега, а безымянные китайцы разводили примус в железном ящике, и Мэй Лань улыбалась Мазуру как близкому, так что на миг, на целый миг показалось, что в мире нет ни притворства, ни войны, явной или тайной…
Должно быть, девушка уже приняла решение. Нимало не колеблясь, распорядилась:
– После завтрака снимаемся с якоря. Возвращаемся в Катан-Панданг. Ты, я думаю, прав, Джимми. Этого на дне уже нет…
А чуть попозже Мазур стопроцентно уверился, что события разворачиваются, ежели можно так выразиться, в пессимистическом направлении. Милях в пяти от острова им встретился красивый белый корабль, идущий встречным курсом прямо к тем местам, что они покинули. Именовался этот красавец «Медуза» и чрезвычайно походил на мирное океанографическое судно, судя по некоторым установленным на палубе причиндалам, – но Мазура, спеца в своем деле, не могло обмануть ни новое название, ни сингапурский флаг. Проводив взглядом белоснежного красавчика, он мечтательно сказал себе: торпеду бы в борт зафитилить этой лоханке, ах, как было бы славно…
Катан-Панданга они достигли без приключений, даже в штиль ни разу не угодили.
Когда Пьер, предварительно поцарапавшись в дверь, возник на пороге, Мазур сразу сообразил, в чем дело: у компаньона было очень уж таинственное и напряженное лицо. Моментально прижал палец к губам, сказал:
– Не пора ли обедать, мон ами? Жрать хочу страшно… Сходим на угол, к Чжао?
Пьер обрадованно кивнул, моментально успокоившись. Они вышли в коридор, пронизанный тонкими, но явственными запахами чужого жилья, спустились к черному ходу – Мазур сразу же обратил внимание, что лестницу поддерживали в идеальном состоянии, ни одна досочка не скрипнула, древние перила укреплены на совесть. При нужде по лестнице можно было передвигаться совершенно бесшумно.
Оказавшись на неширокой улице, они переглянулись и, вместо того чтобы отправиться на угол, в ресторанчик толстяка Чжао, где кормили и в самом деле неплохо, направились куда глаза глядят. Они тут были единственными европейцами, но согласно тому же восточному этикету никто не обращал на них внимания. Мазур подозревал: все в этом квартале уже знают, что они обитают над «Пещерой сокровищ», а то и осведомлены о некоторых аспектах взаимоотношений Мазура с очаровательной помощницей дядюшки Хоп Синга. Восток – дело тонкое. С полицией никто, понятно, откровенничать не станет – но вот кое-кому другому охотно все выложат…
Вернувшись в Катан-Панданг, Мэй Лань не терпящим возражений тоном пригласила их на постой – разумеется, замотивировано это было нежеланием расставаться с сердечным другом Джимми и заботой о его удобствах: ну не валяться же ему в убогой каютке, если на втором этаже несколько свободных комнат? Можно проводить ночи в комфорте, уюте и полной безопасности. Заодно пристроим и друга Пьера…
Вообще-то, не только капитан-лейтенант Мазур, но и авантюрист Джим Хокинс, тоже не питавший особого доверия к миру и человечеству, должен был с ходу просечь, что его попросту хотят иметь на виду, под неусыпным наблюдением. Но ни тот, ни другой не могли протестовать – игру приходилось поддерживать, пусть думает, что ей пока что доверяют…
Надо сказать, дядюшка Хоп Синг принял появление в его доме сразу двух белых квартирантов с восточным спокойствием – он даже самолично поднялся на второй этаж и в изысканных выражениях заверил, что искренне рад исполнить святой долг гостеприимства и надеется, что гости снисходительно отнесутся к убогости его недостойного жилища, впервые осчастливленного присутствием столь благородных людей… В таком примерно духе.